Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов

дал французскому послу Ноэлю ответ на запрос о возможности прохода советских войск через польскую территорию: поляки «не могут ни в какой форме обсуждать вопрос об использовании части национальной территории иностранными войсками»[81]. Шуленбург вновь у Молотова:

— В Берлине опасаются конфликта между Германией и Польшей. Риббентроп думает, что еще до возникновения конфликта необходимо выяснить взаимоотношения между СССР и Германией, так как во время конфликта это сделать будет трудно. Первый шаг — заключение торгово-кредитного соглашения — считаю уже сделанным. Риббентроп имел бы неограниченные полномочия Гитлера заключить всякое соглашение, которого бы желало советское правительство.

— Все сказанное вами советское правительство должно обсудить. Перед приездом Риббентропа решения уже должны быть более или менее подготовлены.

Шуленбург вернулся в посольство, и через десять минут раздался звонок: его вновь приглашали к Молотову:

— Риббентроп мог бы приехать в Москву 26–27 августа после опубликования торгово-кредитного соглашения[82].

В ту же ночь в Берлине было подписано советско-германское кредитное соглашение, по которому Советский Союз получал кредит в 200 миллионов марок сроком на семь лет для приобретения немецких товаров.

20 августа утром советские войска переходят в решительное наступление на Халхин-Голе, введя в дело 9-ю мотоброневую бригаду[83]. Война на Востоке разрастается. Бек подтверждает Лондону, что не намерен заключать никаких соглашений с СССР[84]. Наджиар запрашивает для Думенка полномочия для подписания военной конвенции[85].

Утром 21 августа на оказавшейся последней встрече военных делегаций Драке предъявляет полномочия «на ведение переговоров по вопросу о военном сотрудничестве с СССР» и выступает от имени англо-французской миссии с декларацией: советская миссия поставила такие сложные вопросы, которые могут быть разрешены только правительствами. Ворошилов отвечает, что «есть все основания сомневаться в их стремлении к действительному военному сотрудничеству с СССР… Совещание откладывает свою работу до получения ответов от правительств Англии и Франции»[86].

В 15.00 Шуленбург передал телеграмму от Гитлера на имя Сталина с одобрением предложенного Молотовым проекта пакта о ненападении. «Дополнительный протокол, желаемый Правительством СССР, по моему убеждению, может быть по существу выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего Министра Иностранных Дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа»[87]. Гендерсон телеграфирует своему правительству в Лондон: «Приняты все меры для того, чтобы Геринг тайно прибыл в среду 23-го»[88]. Если бы не был подписан германо-советский пакт, был бы заключен германо-английский. В 17.00 Молотов передал немецкому послу письмо Сталина, адресованное Гитлеру: «Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г-на Риббентропа 23 августа»[89].

22 августа в газетах помещено сообщение ТАСС о приезде Риббентропа в Москву для переговоров по вопросу о заключении пакта о ненападении. Оговаривалось, что эти переговоры «не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры». Мощнейший сигнал Лондону и Парижу, куда уж мощнее! В этот момент в советско-германских отношениях еще ничего не предрешено. Главы правительств или МИДов Англии и Франции могли бы написать или позвонить Сталину или Молотову и дать понять, что заинтересованы в успехе трехсторонних переговоров. Но Чемберлен шлет срочное послание… Гитлеру, предлагая новый Мюнхен, теперь за счет Польши. Даладье также обратился в тот день не к Сталину или Молотову, а тоже к Гитлеру: «Ни один француз никогда не сделал больше меня, чтобы не только укрепить мир между нашими двумя народами, но и искреннее сотрудничество»[90]. И никаких сигналов в Москву. Майский в мемуарах напишет: «Саботаж переговоров о тройственном пакте даже на этой стадии продолжался»[91]. Запоздалое и бессодержательное послание от Бека о том, что «сотрудничество между Польшей и СССР, технические условия которого надлежит установить, не исключено», дошло в Москву через Париж и Лондон, «когда уже сохли чернила подписей под советско-германским пактом»[92].

23 августа, когда самолет Риббентропа только поднялся в воздух, Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу в 4.30 утра 26 августа[93]. Риббентроп, по его собственным ощущениям, летел в неизвестность: «Никто из нас никаких надежных знаний о Советском Союзе и его руководящих лицах не имел. Дипломатические сообщения из Москвы были бесцветны. А Сталин, в особенности, казался нам своего рода мистической личностью». В полдень двумя самолетами FW-20 °Condor Риббентроп и три десятка сопровождающих прибыли в аэропорт на Ходынском поле, над которым рядом с флагом Советского Союза развевался флаг рейха. Он был найден на киностудии, где его активно использовали для съемок антифашистских фильмов. Оркестр, который спешно выучил гимн НСДАП, исполнил «Хорст Бессель» в аэропорту вместе с «Интернационалом». Встречал делегацию Потемкин.

Первые впечатления Риббентропа: «Сначала у меня состоялась в германском посольстве беседа с нашим послом графом Шуленбургом. Туда мне сообщили, что сегодня в 6 часов меня ожидают в Кремле. Кто именно будет вести переговоры — Молотов или сам Сталин, сообщено не было. “Какие странные эти московские нравы!” — подумал я про себя». Риббентропа привезли в Кремль и пригласили в приемную Молотова.

«Когда мы поднялись, один из сотрудников ввел нас в продолговатый кабинет, в конце которого стоя ожидал Сталин, рядом с ним стоял Молотов. Шуленбург даже не смог удержать возглас удивления: хотя он находился в Советском Союзе вот уже несколько лет, со Сталиным он еще не говорил никогда. После краткого официального приветствия мы вчетвером — Сталин, Молотов, граф Шуленбург и я — уселись за стол… Затем заговорил Сталин. Коротко, точно, без лишних слов»[94]. Павлов, переводивший на немецкий, вспоминал: «Переговоры начались с заявления Риббентропа о том, что Гитлер уполномочил его подписать договор о ненападении сроком на 100 лет. На это Сталин заметил, что над русскими и немцами, если они заключат договор на сто лет, будут смеяться как над несерьезными людьми, и предложил десятилетний срок. Риббентроп принял предложение Сталина о сроке. Далее Сталин заметил, что прежде надо договориться по некоторым вопросам, и изложил советские предложения о разграничении сфер интересов СССР и Германии в Восточной Европе, проиллюстрировав их на географической карте… Соответствующую договоренность он предложил оформить путем подписания секретного протокола как приложения к договору о ненападении. По реакции Риббентропа можно было заключить, что советские предложения явились для него полной неожиданностью. Он сказал, что у него нет полномочий на подписание подобного протокола. Сталин тотчас отпарировал это заявление Риббентропа репликой: «Мы ждать не можем». Риббентроп попросил разрешения переговорить по телефону с Гитлером.